(словарь Ожегова: Анахорет – тот, кто живет в уединении, избегая людей)
Текст: Диана Рогожина
 Его лицо стало почти родным для огромного количества российских зрителей. Переключаясь с канала на канал вы обязательно увидите его в роли очередного спецназовца, подводника или еще кого. Но что удивительно, сам артист признается, что публичность ему ни к чему, журналистов он не любит, а давать интервью – ненавидит. И вообще предпочел бы вести затворнический образ жизни.
– Владислав, вы снимаетесь в основном в сериалах...
– Что вы называете сериалами?
– Многосерийные фильмы – «Дальнобойщики», «По ту сторону волков»…
– «Дальнобойщики», согласен, – сериал. А «По ту сторону волков» – художественный телевизионный фильм. Та же кинокартина, только растянутая на несколько серий. Это, наверное, обусловлено тем, что телевидение не может себе позволить роскошь снимать просто художественные картины. Хотя иногда это происходит как с «72 метрами» Владимира Хотиненко – картина полностью финансировалась Первым каналом.
– А вам вообще много сценариев предлагают?
– Достаточно много. Но я соглашаюсь только на то, что интересно. Здесь есть одно мерило – чтобы история была хорошо написана и рассказана.
– Табу в профессии у вас есть? Роли, на которые никогда не согласитесь?
– Я плохо себе представляю роль, на которую бы вряд ли согласился. Опять же – если история хорошо рассказана, если поведение героя оправданно, тогда это может быть интересно. Я убежден, что не бывает положительных или отрицательных героев. Мне, например, кажется, что мои герои такие. По возможности я пытаюсь сделать их настоящими. Ничто человеческое им не чуждо. Если образ не находит отклика ни в моем сознании, ни в моем сердце, то за это лучше не браться. Ведь истории хороши только тогда, когда они в той или иной степени связаны с жизнью.
– Бывает, что сценарий вам нравится, а режиссер – нет? Как выходите из положения?
– Если тебе нравится роль, ты, конечно, соглашаешься сниматься. Просто взваливаешь на себя более тяжелую ношу. Случается, что артист, начиная работать на картине или в спектакле, понимает, что не может найти с режиссером общего языка – каждый тянет в свою сторону. Это ужасно. Но такие ситуации возникают, и, к сожалению, достаточно часто.
– С режиссером спорите?
– Обязательно. Хотя я всю свою жизнь был убежден, что в споре никакая истина не рождается. Спор – это нечто разрушительное. Он отнимает силу и энергию, уводит в лес дремучий, а не решает проблему. Но надо смотреть, во что спор с режиссером или между актерами упирается. Если человек тянет одеяло на себя – это плохо, а если в споре что-то созидается и это в плюс истории, тогда все нормально.
– А если режиссер говорит – играй так, а вам кажется, что так будет плохо, вы возразите?
– Режиссер так не говорит.
– Никита Михалков, например, очень часто показывает актеру что и как играть…
– Да, Никита Сергеевич все очень хорошо показывает. Но режиссер может показывать сколько угодно, актер все равно сделает так, как чувствует. Наверное, задача артиста – поняв, что ему предлагается, пропустить все через себя и воплотить. Конечно, есть постановщики (это очень распространено в театре), которые имеют некое вИдение роли, и «пластилиновый» артист должен повторить именно тот рисунок, который ему предлагают. Но с театром у меня как-то не особо срастается, слава Богу…
– Почему «слава Богу»?
– Потому что театр – это кабальное существование. Чудовищная зависимость от мнения далеко не всегда талантливых людей.
– Зачем тогда пошли в Щукинское училище?
– Как вам сказать… На самом деле разница невелика. Щука, ВГИК… С тем небольшим отличием, что во ВГИКе профессии «Артист театра драмы» не существует. Боюсь, что на меня могут обидеться господа, преподающие в этом заведении…
– …и учащиеся…
– Учащиеся мне глубоко безразличны. Все равно научиться быть артистом невозможно. Это либо дано, либо не дано. Или человек полностью посвящает свою жизнь данному делу, предавая все остальное, или нет.
Что касается Щукинского училища – на тот момент это была одна из немногих хороших школ. И потом, там отец учился. Я никуда больше не поступал, сразу туда. Поступил очень быстро, на половине туров не был…
– Да, история с «Петушкой и кекухом» известна…
– Да, было смешно. Но и страшно тоже. Я к тому времени снялся уже в 12 картинах, но это не имело никакого значения. Вышел как школьник – ноги трясутся, речь отнимается. Ой, как вспомнишь, так вздрогнешь.
– А вы-то чего боялись?
– Да не знаю… После международных призов, серьезных премьер, каких-то событий в жизни ты снова встаешь на начальный этап, снова должен кому-то что-то доказать… А для меня момент доказывания всегда как вырванный зуб, нечто противоестественное.
– К критике как относитесь? К чужому мнению?
– У меня никогда не было авторитетов, в плохом смысле слова. Никогда не смотрел никому в рот. Я люблю составлять свое мнение о предмете.
К критике я отношусь абсолютно нормально. Другой вопрос – критик не может просто писать: «Мне не нравится». Он должен с профессиональной точки зрения объяснить, что конкретно ему не нравится: экспозиция, мизансцена… Это называется «профессиональный разбор». А просто – «давайте поточим лясы» – ничего, кроме иронии, не вызывает.
– Если они будут писать про экспозиции и мизансцены, их никто читать не будет…
– Их проблема. Но вообще критика сейчас – часть рекламной кампании. Плохо ли, хорошо отзовутся о картине – неважно. Польют фильм грязью – и все пойдут, а скажут: «Оригинально!» – и никто не пойдет. Тут не угадаешь.
– Но вас, похоже, критики любят. Особо не трогают…
– Тут, наверное, все гораздо проще. Для меня критика сильнее, чем я сам, нет. У меня с самооценкой все в порядке.
– Пушкин: «Я сам – свой Высший суд…»
– Абсолютно прав классик.
– Насколько новая роль вас захватывает?
– Полностью. Иначе незачем за это браться. Не бывает проходных ролей…
– Даже в сериалах?
– Давайте не будем делить на сериалы и картины. Можно делить только на качественный или некачественный продукт. Очень много чудовищных кинокартин, на которые без слез не взглянешь. И есть замечательные, качественные сериалы. Еще раз повторю: если история меня заинтересовала, мне совсем неважно, что это – просто кино или телевизионное кино.
– Любимая роль у вас есть?
– Есть роли, которым отдано больше сил, есть – которым меньше. Первая картина, конечно, самая любимая. Потому что она первая. Это процесс познания мира, себя в пространстве…
– Это вы про Гекльберри Финна?
– Да, мне тогда было почти 9 лет. А есть фильмы, которые ценны какими-то ощущениями, ситуациями. Связаны с какими-то событиями, встречами. Та же самая картина «В августе 44-го»… Сейчас уже нет в живых ни Богомолова, ни Пташука Михаила Николаевича… Когда мы начинали этот фильм, была масса скандалов, два суда. Но, насколько мне известно, Богомолов перед смертью сказал какие-то удивительные слова в адрес картины, в адрес тех, кто ее делал. В общем, ценность той или иной роли складывается из многих параметров.
– Что вам не нравится в актерской профессии?
– Сложно сказать. Вот я, например, зиму ненавижу. В детстве обожал, из сугробов не вылезал, а сейчас нет. Холодно, грязно… Я к чему это говорю: все надо воспринимать как данность. Любимое дело – это то, чем ты живешь. Тебе не может что-то не нравиться. Это даровано свыше. Есть какие-то нюансы, но все окупается восторгом, который ты испытываешь от работы.
– Любимый момент в съемочном процессе у вас есть? Например, момент ожидания съемок…
– Ожидание – это чудовищно. Вот, наверное, и ответ на вопрос, что я ненавижу в актерской профессии. Ничто так не выматывает, как ожидание. Можно, устав от одного дела, заняться другим. А тупо сидеть и ждать - очень тяжело.
– А этап озвучания?
– Это очень интересно. Озвучивая, роль можно испоганить, а можно и улучшить.
– Вы заново все проигрываете?
– Да, конечно. Только теперь ты лишен возможности общения с партнерами, возможности двигаться. Из-за того, что микрофоны очень чувствительные, ты должен стоять, не шелохнувшись, максимально себя сковать. Но при этом выдавать ту же «температуру», что и в кадре. Наверное, со стороны это выглядит смешно.
– Скорее всего… Скажите, Влад, а вы дорабатываете образ своего героя или вам достаточно того, как он прописан в сценарии?
– В сценарии он обычно прописан достаточно поверхностно. Какие-то установочные вещи. Мне очень нравится «складывать» героя из мелочей – это безумно занятно. Я благодарен педагогу Щукинского училища Катину-Ярцеву – он нас научил работать над ролью. Я по сей день исписываю большое количество бумаги, «дорисовывая» персонажа. Ведь в сценарии нет нюансов: кто родители, что любил, чем занимался. То есть те самые подробности, которые делают экранного персонажа более «живым», что ли, более узнаваемым.
– А легко вас роль «отпускает»?
– По-разному. Была такая картина «Абориген». Первая в нашем кино социальная драма. Про парня, который живет на реке, рекой - рыбака. Отец у него умер, у матери другая семья. Потом этого парня зеки убивают. Мы снимали в совершенно жутких условиях. Бывшие лагеря, старые дома-бараки, толем обитые, а люди в них еще живут. Режиссер очень хорошо передала ту атмосферу. С экрана несет вонью: сгнившими досками, земляными полами… Я, когда вернулся в Москву, как будто в армии отслужил. Полностью отмороженный. Никак не мог свыкнуться с необъяснимой радостью окружающих. Для меня существовало только черное и белое – полутонов не признавал. Максимализм махровый. Но потом все вошло в свою колею.
Наша профессия скорее разрушает личность, созидания в ней мало. Но… другой профессии у меня нет.
– Вы же еще и режиссерский закончили? Мысли что-нибудь снять, поставить есть?
– Всему свое время. Чему я научился в жизни – так это не бежать впереди паровоза. Я более чем уверен, что все произойдет, просто форсировать события не хочется. Я не могу себе позволить делать проходные вещи.
– А вообще мечтаете о чем-нибудь? О какой-нибудь роли, например…
– Мечтать – удел женщин. Я же точно знаю, не раз убеждался на собственном примере: если чего-то сильно хотеть и верить – все происходит. Надо просто работать. Для того чтобы идти, надо идти.
– Свободное время как проводите?
– Проще ответить, что его просто нет. Но оно есть – иногда. В выходные дни я предпочитаю находиться дома. Очень люблю готовить. И убираться в квартире. Все вычищать, расставлять, разбирать. Обычно наваливается какая-то кипа бумаг, фотографий – обложишься этим всем и начинаешь сортировать. Очень успокаивающий процесс.
Еще, когда есть свободное время, думаю: «Как замечательно было бы поехать на рыбалку или куда-нибудь отдохнуть…» Подумал – и как бы съездил, отдохнул. (Смеется.) Но вообще свободное время ввергает меня в депрессию. Профессия у нас очень деятельная и очень эмоциональная. Как только градус снижается, ты начинаешь задыхаться.
– Спиртным не расслабляетесь?
– Нет, выпивать я не люблю. В большей степени ценю адекватность, нежели разброд и шатание. Я люблю трезвость не в плане – «непьяность». Просто мозги всегда должны работать. А на различные случаи, наподобие «давай выпьем», я себе придумал отмазку… Эх, сдаю себя с потрохами. Теперь мне верить не будут… В общем, звучит она так: «Мало не умею, много некогда».
– Неплохо. Вы еще во всех интервью рассказываете, что очень любите машину водить…
– Не просто люблю – обожаю. Есть люди, которые устают за рулем, а я, наоборот, отдыхаю. Могу ездить часами, сутками. Правда, пробки раздражают.
– Скорость превышаете?
– Постоянно, грешен. Но моя формула вождения очень проста – ездить можно как угодно, но не нужно создавать аварийных ситуаций.
– Скажите, Владислав, а награды за работу приятно получать? У вас их уже немало…
– Когда артисты говорят, что награда не важна, не верьте – чушь собачья. Любой труд должен быть оценен, безусловно. Для кого-то это финал деятельности, для кого-то некая ступень, для кого-то определенный стимул и так далее. Но любая работа должна быть вознаграждена. Другой вопрос, что с обрушившейся славой далеко не каждый может справиться.
– Вы справляетесь?
– Вроде как. Не знаю…
– Ну, вам приятно, когда вас на улице узнают?
– Скорее меня это напрягает. К примеру, на съемках «По ту сторону волков» произошел один инцидент. Я приехал в Торопец рано-рано утром. Заселился в съемную квартиру и решил часик покемарить до выхода на площадку. В полдевятого утра звонок в дверь. Открываю дверь, думая, что это костюмер, и… о, ужас! Третий этаж пятиэтажного дома – вся лестница вверх и вниз заполнена людьми. Тетями, дядями, детьми… Битком. Шум, гвалт. Жуткое ощущение. Я закрываю дверь, выглядываю в окно, там то же самое. Еле выбрался оттуда…
– Люди хотели пообщаться?
- Ну да. Но дело в том, что их много, а я один. Дискомфортно так общаться. Я вообще затворническую жизнь пытаюсь вести. У меня есть дом – моя крепость, и мне достаточно. Некоторые говорят, что публичность – неотъемлемая часть профессии. Но я, честно говоря, спокойно жил бы без этого.
Журнал "Наше кино", апрель-май, 2004
Источник: http://www.nashe-kino.ru/detail.aspx?id=39 |
[size=20][color=green] 